Максим Аверин: "Минус моей профессии в том, что я минусов в ней не вижу".

Этот сезон для театра “Сатирикон” юбилейный: в 1939 году в городе Ленинграде возник Театр миниатюр, который возглавил талантливейший, неповторимый артист Аркадий Райкин. Новый московский период, связанный с именем Константина Райкина, - это новая страница истории, где есть талантливые постановки и новые популярные имена мастеров. Один из них Максим Аверин. В свои 34 года он отмечен престижными театральными и кинопремиями (Правительства Российской Федерации, “Триумф”, “Чайка”, “Кумир”, “Серебряная подкова”), не обойден вниманием публики. После исполнения им главной роли в телесериале “Глухарь” зрители валом валят в театр “Сатирикон”, где он служит уже более десяти лет с одной лишь просьбой:“Дайте на Глухаря хоть одним глазком посмотреть”. Попадая в театр, они открывают для себя совсем другого Максима Аверина. Ведь среди его театральных работ роли в спектаклях: “Лев зимой”, “Гедда Габлер”, “Маскарад”, “Доходное место”, “Гамлет”, “Макбетт”, “Ричард III”, “Король Лир”, “Тополя и ветер”. Актером он мечтал стать с детства. Скорей всего это решение пришло после того, как в 6 лет он станцевал в фильме “Похождения графа Невзорова”, но несмотря на посещение им театральной студии при Доме Кино, с первого раза в театральный он не поступил.

- Для меня это было трагедией. Я ведь думал, что я артист, да что там я. Все вокруг говорили:“Ты артист!”- и вдруг этого артиста не взяли. Моему приходу никто не обрадовался, никто не воскликнул: “Какое счастье, смотрите, кто к нам пришел!” Больше того, оказалось, что таких мальчиков и девочек очень много.

- Целый год, до второй попытки поступления, чем занимались?

- Работал, но вообще-то я начал работать с 12 лет. Разносил почту, был разнорабочим в магазине. По законодательству меня до 14 лет не могли занимать на тяжелой работе, но коллектив был женский, поэтому я выполнял все обязанности. Это не был поиск себя или попытка самоутвердиться, мне хотелось быть взрослым. Курить я начал рано, а стрелять сигареты не любил, поэтому на курево я зарабатывал сам. Мне казалось это проявлением самостоятельности, хотя почти всю зарплату я отдавал родителям, которые были в ужасе: “Что ты делаешь, люди подумают, что это мы заставляем тебя работать!”

В тот год, перед поступлением, конечно, готовился, но мысли уже были другие: “Если я достоин, то это произойдет здесь и сейчас. Если не произойдет, значит, я ошибся и мне надо искать что-то совсем другое”. Интуитивно понимал, что надо показать все, на что способен и подготовил разнообразную программу, но когда меня пропустили на второй тур, то попросили подготовить что-нибудь иное. В поисках материала я чуть не сошел с ума, и вдруг среди ночи просыпаюсь, достаю с полки, что висела над моей кроватью,“Гранатовый браслет” Куприна, перечитываю письмо Желткова: “Пусть ничто не потревожит Вашу прекрасную душу…Да святиться имя Твое!”- и понимаю, что это то, что нужно. С этим отрывком я пошел на экзамен. Он оказался для меня счастливым.

- Актерской профессии в Театральном институте им.Щукина кто вас учил?

- Мне повезло, я застал последних из могикан-Яков Михайлович Смоленский. Он был потрясающим чтецом. Именно он познакомил меня с “Маленьким принцем”. Людмила Владимировна Ставская - наша “бабася”, как мы ее за глаза называли. Женщина с характером. Я показывал ее на наблюдениях. Одновременно с нами в училище была набрана национальная студия ребят из Ингушетии. Однажды на занятиях у них что-то не получалось. Ставская возмущается, и один парень с сильным акцентом говорит: “Не волнуйтесь, бабушка, сейчас все сделаем”. На что она сказала:"Если не знаете, как меня зовут, зовите “Профессор” ".

“Гранатовый браслет”,который принес мне удачу при поступлении, появился в моей жизни снова на втором курсе, когда Ставская стала готовить с нами отрывок из него. Я опять играл Желткова. Читаю монолог: “Я люблю вашу жену. Я не в силах разлюбить ее никогда”-и добавляю: “Это очень по-мужски”. Ставская посмотрела на меня с усмешкой: “Да какой ты мужчина, ты Максимка”.

Заведующий кафедрой Альберт Григорьевич Буров ко мне относился, как мне казалось, немножечко несерьезно. Я играл в отрывке царя Федора. Буров меня похвалил. Я считал это личной победой. Художественный руководитель нашего курса Марина Александровна Пантелеева, невероятной остроты ума и искрометного юмора человек. Она меня воспитала, обучила азам, расставила правильные ориентиры в профессии. К ней за советом я пришел, когда решался вопрос, где в дальнейшем мне работать. Именно она мне помогла сделать окончательный выбор театра. Совсем недавно ее не стало и я вдруг почувствовал, что осиротел. Уже не будет тех длинных разговоров, что мы вели, не будет ее мудрых советов.

“Щука” меня, конечно же, перекроила, я на многие вещи стал смотреть по-другому. Поменялся уклад жизни. Я стал жить той жизнью, которою хотел жить. Я о ней столько мечтал, а тут понял: вот она, моя жизнь, вернее, золотой ее период.

- Нелюбимые предметы были?

- А как же! ПФД - память физических действий. Зато я обожал танцы. Мы тут недавно с другом сидим, и он вздыхает: “На дискотеку хочется!” Я его спрашиваю: “И как ты себе это представляешь? Притащимся мы туда, а на нас посмотрят, как на ненормальных”. С другой стороны, если очень хочется, может стоит пойти и танцевать сколько душе угодно, но мы все же не решились, поэтому я иногда дома включаю музыку и танцую.

- Почему после окончания вас не взяли в Театр им.Вахтангова?

- Я очень хотел там работать. Я думал:“Я же должен продолжить служить в том театре, в котором практически родился”. Ведь “Щуку” я считал своей колыбелью, но не сложилось. Я был организатором всех показов нашего курса, но это был 1997 год. Тогда мало кто из режиссеров смотрел студентов. Меня брал В.Мирзоев в Театр им.Станиславского, С.Врагова в театр “Модернъ”. В “Сатириконе” я показал отрывок из “Двух веронцев” и наблюдения. К.А.Райкин смеялся и пригласил четверых из нас на дополнительный показ. Антоша Макарский мечтал об этом театре. Его не взяли. Он был в ужасе, а меня взяли, но я тоже был в ужасе: “Что я здесь буду делать, здесь же танцуют и поют. Это какой-то театр эстрады”. Это сейчас, когда мне с ехидной улыбкой говорят: "А, ты из “Сатирикона” - я взвиваюсь: “Когда вы в последний раз были в нашем театре? Что вы смотрели у нас? Знаете ли вы, что у нас идут серьезные постановки?..” А тогда я пришел в “Сатирикон”, где меня никто не ждал, никто не проявил радости при моем появлении. Началась моя очень непростая жизнь. Я привык в училище работать круглосуточно, я оттуда не вылезал.  Мы все время что-то репетировали, что-то показывали, а тут предоставлен самому себе, никто тобой особо не занимается. Первые годы был очень непростой поиск себя. Когда что-то не получалось в работе над новой ролью, внутренне у меня было такое состояние: “Пойти отравиться, что ли!”

Каждая новая роль является неожиданной, каждый раз начинаешь думать: “Как это должно быть?” Каждый раз боишься, справишься ли…Если бы я сразу знал, как играть, если бы был таким самоуверенным, то мне нужно было бы заняться чем-либо другим. Сюрпризом для меня явилась роль Арбенина. Мне дали его играть в 29 лет, а ведь в нашем сознании этот герой много старше. Хотя, если разобраться, Лермонтов писал “Маскарад” в 21 год, а в 19 он написал: “И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…”,так что Арбенин мог быть и моих тогдашних лет. Ревность ведь понятие вне возраста. Ревновать может и старый, и молодой.

- Получение в “Ричарде” сразу трех ролей - Эдварда, Кларенса и герцогини Йоркской не было неожиданностью?

- Ну, вначале это было не так, но Бутусов может в пьесе перевернуть все с ног на голову и во время репетиций поменять всех местами. Для него это нормально. Сегодня ты репетируешь одну роль, завтра прямо противоположную. Агриппина Стеклова вначале играла Гонерилью, а через месяц она стала Реганой. Мы даже не обсуждали, почему Бутусов дал мне эти три роли, но когда после одного спектакля друзья у него спросили:“Где ты нашел на родственников Ричарда таких похожих актеров?” я понял, что он был прав.

- Актеры суеверны, а вы умудрились в “Ричарде” трижды умереть…

- Не верю я в эти приметы.  Просто некоторым актерам нравится накидывать некую завесу на происходящее, напускать тумана.  Дескать, вот я умираю на сцене, на глазах у тысячи зрителей, в этом есть какой-то элемент мистики. Ерунда все это! Как можно быть серьезным, когда меня в одну кулису выносят, а уже в другом образе в другую кулису вносят. Я даже не бреюсь, когда играю герцогиню, мать Ричарда. Она настолько забыта, заброшена, ей столько лет, что это уже не женщина.  Она как “больная точка”.  Я даже специального женского грима не накладываю, хотя очень люблю работать с гримом. Вот в спектакле “Тополя и ветер” с удовольствием это делаю.  В свои 34 года играю 75-летнего старика.

- Просто у вас в театре стариков нет.

- Не поэтому. Это убеждение Константина Аркадьевича, что стариков должны играть молодые. Ну, вот вам интересно смотреть на настоящих стариков на сцене?

- На великих старых актеров гораздо интереснее смотреть, чем на иных молодых.

- Тут я с вами согласен.  Меня самого раздражают молодые актеры, которые считают себя такими потрясающими личностями, что выходят на сцену в джинсах, в которых только что шли по улице. У нас есть спектакль “Синее чудовище”-это гимн театру, потому что театр должен быть именно таким: фантастическим, феерическим, парящим.  Когда я прихожу в театр и вижу ту же грязь, что и на улице, я начинаю думать: “А зачем мне это?”  Как говорит Райкин: “Театр нужен для того, чтобы не умереть от жизни”.

- И поэтому в вашем театре Гамлет нюхает носки, Лир спускает подштанники, а шут-девушка?

- Это авторское видение.  От себя могу добавить, что согласен с утверждением,  что в искусстве может быть все, кроме скучного, да и у Шекспира нигде не написано, что шут-юноша.

- Во времена Шекспира на театре все женские роли играли мужчины, а уж шут никак не мог быть женщиной.

- Давайте я сведу вас с Юрием Николаевичем Бутусовым, он вам все разъяснит, потому что у меня у самого много вопросов.  Во время репетиций тебе предлагается определенный вариант игры, он говорит:“Попробуй так!”  Ты выполняешь, и вдруг оказывается, что это интереснее, чем то, что казалось правильным. Работая с ним, ты достигаешь других высот. И потом вы что же думаете, что король Лир не мог спустить штаны?

- Король мог все, но публика в зале не должна смеяться над старостью.  Старость не предмет для смеха.

- Почему? Вот мы идем по улице, перед нами падает человек, мы же смеемся, расценивая это как забавный случай.

- Когда на улице падает старик, это совсем не смешно.

- Ну, согласен, я понимаю, что вы меня поймали на крючок, но давайте вспомним спектакль “Дальше - тишина” в Театре им.Моссовета с Ф.Раневской и Р.Пляттом, там же публика смеялась.

- Публика смеялась над текстом, а не над стариками, а в спектакле “Король Лир” смеются над обманутым, бездомным стариком.

- Поверьте, я действительно пытаюсь ответить на ваш вопрос, но увы, видимо, я еще не дожил до того возраста, когда я должен понимать, почему нельзя смеяться над стариками, но мне бы очень хотелось, чтобы в самый трагический момент в судьбе моих героев в зале прозвучала разрядка в виде смеха. Это глоток воздуха, который необходим спектаклю, особенно в пьесах Шекспира.

- Чем же так интересны шекспировские герои, которых вы играли: Марцелл из “Гамлета”, Эдмонд из “Короля Лира”, Эдвард, Кларенс и герцогиня Йоркская из “Ричарда”?

- Только у Шекспира истинные страсти и подлинные чувства. Только у него высокая поэзия переплетена с глубокой трагедией. Если вдуматься в мотивацию поступков героев, всмотреться в их фигуры, вслушаться в монологи, то понимаешь, какой это непостижимый космос.

- Должно быть, непросто актеру доносить до зрительного зала эту шекспировскую глубину. Как вы вообще относитесь к сегодняшней публике?

- Я люблю зрителей. Меня раздражают только мобильные телефоны.  На дворе 21 век, но кого ты хочешь удивить этим чудом техники, а ведь звонок мобильного телефона нарушает все: тишину, настрой - это как пуля у виска. Был у меня такой случай. Идет спектакль, мой герой приходит в офис и просит:“Музыку включите!” В это время звенит мобильный телефон в зале. Я поворачиваюсь к этому зрителю и говорю: “А ты выключи!”- и зал взорвался аплодисментами. Вообще я делю зрителей на две категории. Первые приходят заранее настроенные положительно, они меня знают, считают гением, ловят каждое мое слово. Другие же, пока до нашего театра сквозь пробки доедут, уже нас ненавидят и, развалясь в креслах как бы говорят: “Ну, артист, покажи, что ты можешь!”  Мне интересны вторые. Мне надо их завоевать, а я люблю побеждать, значит моя задача сыграть так, чтобы они сказали:  “Ну, надо же, не ожидали!” Если на завтра у них останутся какие-то эмоции, это будет просто здорово.

- А если послезавтра они приведут в театр друзей?

- Тогда можно считать, что жизнь прожита не зря.

- У вас есть какие-то приспособления для завоевания публики? С годами что-то собрано в актерской копилке?

- Конечно. У музыканта-ноты, у художника-рисунки,  а у актера-душа,которую надо все время подпитывать, тренировать. У меня есть набор каких-то человеческих качеств, но сказать: “Я вам сейчас покажу коллекцию прошлого сезона” - я не могу, хотя человек я наблюдательный. Меня за это даже ругают: “Что ты на людей так пристально смотришь? Нельзя их так рассматривать”. Что касается приспособлений, то однажды я снимался в одном фильме. Процесс был долгий и мне все хотелось сыграть сложнее.  Режиссер был удивлен: “Что ты дурью маешься?” Я объясняю: “Мне хочется придумать что-то оригинальное”, а режиссер говорит:“Не надо этого делать. Твоя сила в искренности. Когда ты настоящий, вот тогда ты интересен”. С тех пор я считаю, что моё приспособление в искренности.

- Вам больше нравится режиссер кнута или пряника?

- Константин Райкин и Юрий Бутусов мои идеальные режиссеры. Мне не нужна похвала, потому что похвала как халва, съел и забыл. Это не поможет сделать тебе роль, не поможет взлететь. Все проявления чувств, которые могут возникнуть между артистом и режиссером, должны доставлять радость. Вот я работаю с Бутусовым, я знаю, что он меня любит.  Мне не надо, чтобы он все время мне об этом говорил. Режиссер должен быть жестким, только орать на меня все же не надо. Я люблю, когда со мной серьезно работают.

- Вы играли в спектакле “И.О” в Центре А.Казанцева и М.Рощина, который был больше похож на фильм ужасов. Чем объяснить присутствие на сцене моря крови и расчлененного человеческого тела в холодильнике?

- Это абсурд. Зачем искать смысл в пьесе абсурда? А вот мне это интересно. Мне вообще интересно все то, что мало напоминает мою жизнь. То, что предлагает жизнь за окном, мне не очень нравится. Мне не нравится, когда вместо подлинных чувств мне предлагают половинчатость, когда вместо настоящей любви у нас унисекс, можно так, а можно эдак, можно с тем, а можно с этим, и никаких ценностей. Я играю те ценности, которые мне хотелось бы иметь в жизни. Заблуждение это или нет - “Жизнь моя, иль ты приснилась мне?”- я не знаю, но мне так приятно жить в этом заблуждении, я так хорошо себя там ощущаю, что только и думаю о том, как бы мне когда-нибудь не очнуться.

- Вы много снимались в кино, а телесериал “Глухарь” взял да и выстрелил…

- Ну, значит, награда нашла своего героя. Было бы странно, если бы выстрелил фильм “Магнитные бури”, который я считаю одной из лучших моих работ.  Это фильм определенного статуса, определенных мыслей, которые сейчас в нашем временном перелете не очень нужны. Эта картина еще прозвучит. Она не про раздел завода, она про русского человека, который бежит, теряет любовь, но встречает судьбу.  После “Глухаря” публика стала проявлять больше интереса к спектаклям, в которых я играю, смотреть другие фильмы с моим участием. Телевидение нужно для узнавания артиста. Такой формат времени. Я не сопротивляюсь.  Глухарь - это герой нашего времени. Он надежен, как Гагарин, поэтому его и полюбили зрители. Выступая по радио, Сергей Юрьевич Юрский дал лестную оценку моему творчеству, особо отметив Глухаря.  Я даже ему потом позвонил, так мне было приятно услышать его слова.  Для меня это говорящая роль, замечательный синтез того, что я могу показать.

- А что вы хотели показать в проекте "Звезды на льду?

- Мне нравился этот проект и я был счастлив, когда меня пригласили принять в нем участие. Я думал что это возможность открыть в себе что-то новое, научиться чему-то. Просто я ведь не знал, что это шоу-бизнес. Я же наивный, я же поверил людям, а не надо было. У нас было две замечательные программы, мы катались под мелодии Эдит Пиаф и Патрисии Каас. Я очень переживал, когда мы начали проигрывать, а потом Константин Аркадьевич меня спросил: “Максим, а зачем тебе это?” и всё сразу встало на свои места. Я был рад, что не упал, что ничего не сломал.  Представляете, если два метра моего роста рухнет на лед, что могло бы быть.  Я никого не подвел, не сорвал репетиции, не остановил съемки. Покатался и хватит.

- Вы популярны. Обожание, аплодисменты, цветы, безусловно, являются плюсами этой популярности, а есть у вашей популярности минусы?

- Все перечисленное Вами: обожание, аплодисменты, цветы - все это очень непостоянно.  Сегодня публика носит тебя на руках, а завтра может с размаху кинуть об пол и размазать.  Я к популярности отношусь спокойно.  Я не успокаиваюсь.  Я думаю: “Когда мне будет за 70 лет, я буду сидеть на сцене и мне с благодарностью будут нести цветы, вот тогда я,  может быть, успокоюсь”. Хотя один из стариков МХАТа в день своего 90-летия подал заявление об уходе с формулировкой: “Ввиду отсутствия творческих перспектив”. Для себя я решил: мне бы только не сойти с ума от успеха, не возомнить о себе нечто большее, потому что успех, если к нему неправильно относиться, может разрушить твою семью, обрушить на тебя одиночество, может сделать себя черствым, зацикленном на себе. Наша профессия сама по себе эгоцентрична.

- Если у вашей профессии столько минусов, стоит ли ею вообще заниматься?

- Я говорил о минусах популярности, успеха, а в моей профессии есть только один минус - я минусов в ней не вижу. Я прихожу на съемочную площадку, меня ждут, мне рады, меня любят и я люблю. Мне нравится вставать перед камерой, чувствовать ее, нести через нее какую-то мысль. Если есть возможность высказаться, есть момент исповедальности, я готов работать сутками.  Мне нравится работать в репертуарном театре, играть по 20 спектаклей в месяц, чувствовать, что я в хорошей актерской форме, что я “размятый”. Если бы в моей жизни не было “Сатирикона”, неизвестно, как бы она сложилась.  За двенадцать лет работы, будучи еще достаточно молодым артистом, я имею очень хороший театральный багаж. В любом другом театре я не сыграл бы и половины.

- Можно сказать, что вы вытянули счастливый билет?

- Нет, ничего я не вытягивал, я всегда знал, что буду артистом. Даже когда занимался в театральной студии, я относился к этому профессионально. Я просто раздвинул рамки жребия, уготованного мне судьбой. Я проживаю счастливую жизнь, потому что в ней, с одной стороны, все достаточно сложно, а с другой стороны все закономерно.  К слову сказать, я никогда не спрашивал родителей, о какой судьбе для меня они мечтали, кем хотели чтобы я стал, но, к их чести, они никогда не пытались выбрать для меня профессию, направить меня по какому-то другому пути.

- Они следят за тем, что вы делаете на выбранном вами пути?

- Мама смотрит все, но с возрастом она перестала быть объективной. Раньше она меня ругала, а сейчас она меня просто любит. Мама есть мама. Папа человек профессиональный, он ходит, смотрит, мы с ним что-то обсуждаем.  Недавно он пришел на спектакль, а потом сказал: “Сын, ты меня удивил.  Я считал, что ты занял в театре определенную нишу и успокоился, а оказалось, что нет”.  Для меня это дорогого стоит.

Беседу вела Татьяна Петренко.

Журнал “Театральная Афиша”. Рубрика “Звездный Путь”. Февраль 2010г.